Увеличение продолжительности жизни людей и повышение ее качества — один из основополагающих приоритетов национальной политики государства. Об этом сказал Президент на встрече со студентами и преподавателями медицинских университетов в прошлом году. Здоровье, как известно, закладывается с малых лет. Белорусские кардиохирурги — одни из тех, кто вносит в это весомый вклад. После того как наша страна получила независимость, детскую кардиохирургию пришлось создавать буквально с нуля.

Прошло чуть более четверти века, и сегодня наши специалисты оперируют не только на родине, но и в других странах. Высокий профессионализм белорусских детских кардиохирургов признают иностранные коллеги. Выживаемость пациентов после операций на сердце в Республиканском научно-практическом центре детской хирургии выше, чем во многих европейских клиниках. Центр лидирует в СНГ по количеству установленных эндоваскулярных легочных клапанов у детей. Наши врачи постоянно осваивают новые мировые методики, а месяц назад сами повели за собой мир, выполнив уникальную эндоскопическую операцию на клапане. Большинство детей с врожденными пороками сердца выходят из клиники здоровыми без разрезов. Благодаря современному оборудованию в РНПЦ детской хирургии выполняют весь спектр операций на сердце, пролечивая ежегодно более тысячи детей. Директор центра Константин Дроздовский рассказал «Р» о главных достижениях белорусской кардиохирургии и своем пути в профессию.

— В 1996 году к нам приехали американские и украинские коллеги, — вспоминает Константин Дроздовский. Тогда он уже стажировался в операционной. — Нам показали, как можно делать операции на сердце детям. Наши врачи отправлялись на стажировку в другие страны, зарубежные специалисты приезжали к нам.

31 декабря 2004 года на базе отделений, специализирующихся на лечении врожденных пороков сердца Детского хирургического центра и РНПЦ «Кардиология», был организован Детский кардиохирургический центр, закуплено очень хорошее оборудование.

К середине 2000-х мы вышли на мировой уровень. В 2015 году начал работу Республиканский научно-практический центр детской хирургии, ведь наилучший результат в лечении детей с врожденными пороками достигается в учреждениях, на базе которых сконцентрированы все виды хирургической помощи. Сегодня наш высокий профессионализм признают иностранные коллеги.

— Бывает, вроде и руки неплохие, и знания есть, но связать это не получается.

— В восемь лет мы не можем пересадить сердце, просто нет доноров, — говорит тихо мой собеседник, делая паузу. — Девочка погибла. Очень тяжело эмоционально говорить родителям, что их ребенок умер. Когда мы сообщили об этом маме девочки, у нее случилась истерика и она сказала: «Если бы я знала, что все так закончится, отказалась бы еще от первой операции. Вся жизнь под откос. С мужем развелась, месяцами в отделениях, дома ребенок требовал ухода и все равно умер». 25 тысяч детей мы прооперировали за то время, что я здесь. Такие случаи единичны, но бывают. И ее можно понять, но меня всегда восхищают родители, которые посвящают себя ребенку, понимая, что его жизнь может быть недолгой.

— Честность в команде — первое условие для успеха, — убежден Константин Викентьевич. — Если ты нечестен, то и твои коллеги с тобой будут нечестны. Представьте ситуацию. Ты приходишь в реанимацию после операции, понимая, что что-то недоделал. Твоему пациенту плохо, а ты говоришь: «Я все сделал классно!» Реаниматологи не понимают, почему ребенок тяжелее, чем должен быть. Он нестабильный, требует каких-то лекарств. У него падает давление, вокруг него постоянно бегают. Твои коллеги не знают, что с этим делать, но когда ты спрашиваешь у них: «Как?», они тебе тоже врут: «Хорошо». А ребенок умирает. Нельзя обманывать себя, коллег, перекладывая вину на кого-то. С такими я расстаюсь. Ошибся — скажи, чтобы другие врачи еще успели спасти больного.

— Как вы сформировали свою команду?

— Это годы. Главное — честность и профессионализм. Человеческие качества тоже никто не отменял. На самые сложные операции я хожу только с двумя анестезиологами. У нас была программа с коллегами из Германии. Так вот там постоянная операционная бригада, которая работает 20 лет. И летальность у них при самой тяжелой патологии, когда ребенок рождается без левого желудочка, — 2,5 процента. В мире — 10–12. Хирург мне говорил: «Мы попробовали оперировать таких детей с другим анестезиологом, результаты сразу ухудшились». Бывают непринципиальные случаи, но есть операции тяжелейшие, и, если ты пойдешь не с тем человеком, результата можно не ждать. У коллег по-разному складывается. К счастью, ключевые люди команды — хирурги, анестезиологи, кардиологи, перфузиологи — у нас остаются.

— Вы окончили Академию управления при Президенте. Как вам помогают эти знания руководить центром?

— Были очень интересные циклы по экономическим и управленческим вопросам. Когда мы открыли РНПЦ детской хирургии, заново формировали структуру. Самая большая зона риска в госучреждении — закупки. У меня сменилось три отдела материально-технического обеспечения, три закупочные комиссии. Разобраться в этой теме тоже помогли знания, полученные в академии.

— Она нам здорово помогает, — рассказывает Константин Викентьевич. — Делаем ребенку томографию, потом по ней распечатываем модель его сердца на 3D-принтере. В операционной она у нас лежит, а мы оперируем. Индивидуальный подход. Ведь есть области сердца, куда очень сложно добраться. Например, левый желудочек резать нельзя. И нужно искать обходные маневры. Благодаря 3D-модели мы прокладываем безопасный путь на сердце.

Врач — анестезиолог-реаниматолог Вероника Иванова осматривает пациента

— В кардиохирургию я вкладываю очень много. И это не только силы, которые ты тратишь во время операции, но и силы на создание команды, на то, что твои коллеги поставят правильный диагноз, проведут ребеночку правильную реанимацию и он выживет. И когда пациент выписывается, у родителей очень сильные чувства.

Кардиохирургия, тем более детская, — это командная работа. В операционной 10–15 человек, и результат зависит от каждого из них.

«За всеми достижениями стоят конкретные люди. Наиболее ценный и значимый ресурс всей системы — медицинские кадры», — отметил Александр Лукашенко 13 декабря прошлого года на встрече со студентами и преподавателями медицинских университетов.

Большинство детей выходят из центра здоровыми без разрезов

— Мы поставили легочной клапан в позицию трехстворчатого и получили великолепный результат, — поясняет Константин Дроздовский.

Маленькие пациенты, которые нуждаются в большой кардиохирургии, все сложные. Как правило, это новорожденные и дети до года. Они требуют высочайшего уровня подготовки всей хирургической команды.

— Детская кардиохирургия — редкая специальность, — говорит мой собеседник. — На распределении мы обращаем внимание на студентов, которые занимались наукой, работали у нас в качестве медсестры, пока учились. Наши доктора ведут хирургический кружок. Чтобы вырастить кардиохирурга, нужно время, силы, важно отправлять врача на стажировки, чтобы он смотрел, как оперируют другие, практиковался.

Операция на открытом сердце всегда очень тяжелая. Иногда длится 10–15 часов. Бывает, студент постоит немного в операционной, а потом скажет: «Можно я пойду?»

В РНПЦ детской хирургии выполняют весь спектр операций на сердце

Когда Константин Викентьевич поступил в Минский мединститут, кардиохирургической школы у нас не было. Детскую кардиохирургию стали развивать в Беларуси после распада СССР. Самое главное — нашлись наставники.

Дефект межпредсердной перегородки — самый простой и распространенный порок сердца у детей. С дырочкой между предсердиями ребенок может дожить до двадцати лет. И все это время она будет постоянно напоминать о себе одышкой, тахикардией, обмороками, частыми простудами. Раньше таких детей хирурги спасали с помощью открытой операции, во время которой ставили заплатку на остановленное сердце. Теперь эта проблема решается за полчаса без разреза.

— Мы ставим ребенку окклюдер. В сжатом виде через сосуды эндовас­кулярный кардиохирург доставляет его к сердцу. В месте дефекта специальное устройство раскрывается как зонтик и с обеих сторон закрывает патологическое отверстие. На все уходит минут тридцать — и ребенок здоров. Окклюдер обрастает собственными тканями. С 2012 года у нас сделано все, чтобы максимально увеличить количество эндоваскулярных операций. Дефицита специальных устройств нет. Один окклюдер стоит около 4–5 тыс. долларов. Мы закрываем ими 97 процентов дефектов. Ежегодно наши хирурги выполняют около 500 открытых операций и 700 эндоваскулярных. Очень важно, что большинство детей выходят здоровыми из центра без разрезов.

В прошлом году государство впервые закупило для клиники эндоваскулярные клапаны легочной артерии. Итальянские специалисты обучили наших врачей. И вот РНПЦ детской хирургии уже лидирует в СНГ по количеству установленных эндоваскулярных легочных клапанов у детей. 10 малышей в нашей стране благодаря этой методике избежали тяжелейшей открытой операции.

А около месяца назад наши кардиохирурги впервые повели мир за собой.

Чтобы стать хирургом, по мнению Константина Викентьевича, должны быть хорошие руки, светлая голова и нечто большее:

Работа на сердце — тонкая. На детском сердце — филигранная. Сосуды в диаметре — чуть больше миллиметра. Идти по сердцу инструментом — как вести за собой по весеннему льду над глубокой рекой. Один неосторожный шаг хирурга по нежной оболочке — и пациент утонет. Некоторые врачи, даже отработав какое-то время в кардиохирургии, признают: не мое. А других глубина детского сердца затягивает, как затянула Константина Викентьевича:

— Операция — это стресс. В любой момент рискуешь повредить крупный сосуд, и это может привести к смерти. Но когда ты сделал работу хорошо и увидел, как через несколько дней ребеночек бежит по коридору и смеется, это дорогого стоит. Даже трудно представить, что может быть большей наградой. Мы оперируем, выхаживаем новорожденных, которых даже мамы еще не видели, а потом выписываем здоровыми домой.

— Когда вы поняли, что детская кардиохирургия — это ваш путь?

— На дежурства сюда ходил с первого курса мединститута, был старостой хирургического кружка. А на пятом попал в операционную, где сердце оперировали. Мне разрешили ассистировать. Это был взрыв для меня. Оперировал после института и получал огромное удовлетворение. Много стажировался в зарубежных клиниках. Область очень сложная, но чем сложнее задачу мы решаем, тем в итоге радости больше.

В детскую кардиохирургию идет тот, кто не боится, что, кроме побед, будут и неудачи.

Выживаемость пациентов после операций на сердце в РНПЦ детской хирургии выше, чем во многих европейских клиниках. Но ежегодно здесь погибает 10–12 детей. К сожалению, есть операции, после которых умирает 20–30 процентов во всем мире. Те случаи, когда болезнь сильнее врача. Бывает так, что команда сделала все, чтобы спасти ребенка, но он ушел. Для родителей это невосполнимая потеря, а для хирурга — мучительное переживание.

Константин Викентьевич вспоминает очень сложный случай. Девочка пережила пять операций. А в восемь лет поступила в центр, умирая. Инфекция поразила сердечко.

Музыка в операционной иногда помогает хирургической команде снять напряжение. Константин Викентьевич предпочитает спокойную, мелодичную. А вообще, свое сердце от эмоций, порой разрушительных, кардиохирургу защитить почти не удается. Детям с врожденными пороками делают обычно несколько операций. За это время врачи успевают в какой-то степени сродниться с ними.

— Признаюсь, когда у меня погибли первые пациенты, были вообще мысли уйти из кардиохирургии, заняться чем-то более прогнозируемым, не таким тяжелым в плане последствий. Если я вел операцию, во время которой произошла неудача, для меня это жесточайший стресс. Я не могу винить ни ассистента, ни анестезиолога, никого. Во время операции прежде всего я отвечаю за ребенка. Некоторые не способны справиться с этими эмоциями, тяжело переживают коллизии людей и уходят.

— Что же вас удержало в профессии?

— Вернуться к этим операциям было очень-очень сложно. Поддержали более опытные коллеги, которые все эти вещи пережили. К сожалению, это жизнь и неотъемлемая часть нашей работы. Надо делать профессиональные выводы из таких случаев. Инструментов, чтобы избежать осложнений, у нас сегодня гораздо больше.

Константин Викентьевич показывает фото мальчика. С фотографии на меня смотрит розовощекий озорной кучерявый малыш. И только доктор и родители знают, каким синюшным было его личико два года назад в начале жизни. За первые пять месяцев он пережил три операции на сердце.

«Случайных людей среди медиков быть не должно. Как бы ни было трудно в учебе, работе, это призвание», — эти слова Президента можно по праву отнести к команде Константина Дроздовского. В ней — профессионалы, проверенные временем.

На столе у кардиохирурга Дроздовского маленькие сердца из пластика. Это 3D-модели детского сердца. Технологию 3D-сердца в клинике начали применять два года назад. Незаменимая методика, когда нужно проложить маршрут к труднодоступному дефекту.

Недавно в центр привезли 16-летнего парня. Умирающим. Инфекция поразила сердечную мышцу. Пациенту проводили реанимацию, подключили его к экстракорпоральной мембранной оксигенации. Две недели аппарат замещал сердце. За это время организм справился с вирусом. Без ЭКМО, считает доктор Дроздовский, пациент бы не выжил:

— И это не единичный случай. Несколько лет назад мы получили очень серьезное оборудование ЭКМО. Можем подключить его в критической ситуации, когда ИВЛ не справляется. В 50 процентах случаев удается спасти жизнь ребенку.

Благодаря государству, Мин­здраву у нас есть все оборудование, все лекарства, все расходные материалы, чтобы спасать детей с проблемами сердца. Не все центры в мире имеют такие возможности.

Аритмия раньше сильно ограничивала жизнь ребенка. Такие дети все время принимали лекарства. Оперировали их в нашей стране не раньше 16 лет. Сегодня проблему удается решить намного раньше.

— Два года назад мы начали программу по детской аритмологии, — рассказывает Константин Викентьевич. — Аритмии в нашем центре лечат эндоваскулярным методом в 3–5 лет. После малоинвазивного вмешательства на сердце ребенок может даже заниматься спортом. Вообще, мы делаем весь спектр операций, которые только делают в мире. Оперируем 1000–1200 детей в год с пороками сердца. По европейским меркам наш центр — клиника большая. За последние пять лет у нас 6 запатентованных методик. Одна из них получила евразийский патент. Мы выступаем на международных конгрессах по кардиохирургии. Мир признает наши достижения, и это дорогого стоит.

Золотые руки хирурга, высокие технологии, дорогое оборудование — это очень много, чтобы спасти сердце ребенка, но иногда нужно еще больше — вмешательство чуда. Константин Викентьевич часто рассказывает один случай коллегам:

— Мы прилетели оперировать в Россию 24 декабря 2011 года. К утру у ребенка остановилось сердце, работали реаниматологи. По всем показателям он был практически мертв. Мы вошли в операционную в 9 утра. Вышли в 9 вечера. Все хорошо по работе получилось, но ребенок настолько пострадал до операции, что мы не смогли отключить аппарат искусственного кровообращения. Пациент был в ужасном состоянии, терминальном практически. Через день мы улетели. В феврале приехали туда снова на мастер-класс. В первый же день доктор повел нас в отделение. Тот ребенок улыбался нам живой и почти здоровый. На исход влияет много факторов, порой необъяснимых. Свыше ему, наверное, тоже какие-то свои баллы выделили, и он живет.

Профессионализм наших врачей ценится за рубежом. Доктору Дроздовскому предлагали остаться в Германии, Арабских Эмиратах:

— Нет. Люблю Беларусь. Здесь родился, вырос. У меня здесь родные. Оперировал в разных странах, но всегда возвращался с удовольствием домой. Когда приземляешься на самолете, смотришь на поля, леса, эмоции очень сильные. И сейчас летаю на конференции, стажировки, но душой всегда здесь. Это моя страна. И я чувствую ответственность за то, чтобы подготовить у нас сильных хирургов, чтобы помогать нашим детям.

Ольга КОСЯКОВА