СЕРГЕЙ КРАСНЫЙ
Заместитель директора РНПЦ онкологии и медицинской радиологии, доктор медицинских наук
Раковый —
не значит роковой
За последние десятилетия в деле борьбы с раковыми заболеваниями было сделано многое: введены в строй новые корпуса Республиканского научно-практического центра онкологии и медицинской радиологии, закуплено современное оборудование для диагностики и проведения сложнейших операций, открыта уникальная лаборатория генетических биотехнологий. Такое внимание государства и Президента к проблемам онкологической отрасли медицины не случайно: от рака нет чудодейственного лекарства, а болезнь постепенно «завоевывает» мир. Все решают кадры и финансы. К счастью, в Беларуси нет проблем ни с первым, ни со вторым. Значит ли это, что появится возможность взять ситуацию под контроль даже с запущенными формами заболевания? Что представляет собой профилактика злокачественных новообразований? И почему ученое сообщество возлагает особые надежды на скрининг? Об этом и многом другом беседуем с заместителем директора РНПЦ онкологии и медицинской радиологии, доктором медицинских наук, профессором Сергеем Красным.
— Сергей Анатольевич, фраза «когда мы победим онкологию» — один из популярных запросов в поисковых системах Гугл и Яндекс на медицинскую тематику. Ответа у ученых до сих пор нет?
— Что касается именно онкологии, я надеюсь, мы не победим ее никогда, поскольку онкология — это наука, которая изучает злокачественные опухоли, методы их диагностики и лечения. А вот прогноз по поводу самой болезни действительно не слишком утешительный: уже более чем в 30 странах она вышла на первое место по причине смертности. Рак наступает: чем выше продолжительность жизни людей, тем выше риск заполучить злокачественное новообразование. К сожалению, предотвратить это наука пока что не в состоянии. Зато мы достигли серьезных успехов в лечении этой болезни, которая еще несколько десятков лет назад звучала как приговор даже для тех пациентов, у которых ее обнаруживали на ранних стадиях.
— Вы пришли работать в институт онкологии и медицинской радиологии в 1992 году, когда мы еще понятия не имели об эндоскопических операциях, а обнаружить крошечную опухоль на аппарате УЗИ в поликлинике представлялось чем-то из области фантастики.
— Вообще-то с институтом ОМР я познакомился еще во времена студенческого отряда: тогда в Боровлянах возводились новые корпуса, а мы, молодежь, принимали участие в благоустройстве территории. Помню свои первые впечатления: как же это далеко от Минска, в каком-то дремучем лесу! Грандиозное по масштабам учреждение, внушающее страх. Потом, когда пришел туда на работу младшим научным сотрудником, узнал, что урологическое отделение расположено рядом с детским (тогда еще не было Центра детской онкологии), а само подразделение, рассчитанное на 60 коек, имеет всего два туалета — мужской и женский. По утрам пациенты выстраивались в очереди. Операционные тогда были с огромными окнами, выходящими на южную сторону. Специфика этих боксов в том, что проветривать их во время выполнения операций нельзя: все должно быть стерильно. А теперь представьте: лето, жара, температура в помещении нередко доходила до 30—40 градусов. Плюс в смежном кабинете стерилизовались все инструменты — их кипятили, из-за пара видимость, как в сауне. Оперировать в таких условиях — настоящий подвиг. Знаете, как спасались хирурги? Становились босыми ногами на холодный бетонный пол — так было немного легче. Кроме того, сами операции тогда были совершенно другими: полосными, тяжелыми, ведь в основном к нам попадали пациенты с запущенными стадиями рака. В начале 1990-х обнаружить злокачественную опухоль на начальной стадии развития удавалось разве что в 20% случаев. Современные аппараты УЗИ только входили в обиход, но были баснословно дорогими (помню, как мы радовались, когда жодинский БелАЗ подарил нам такой аппарат! Представьте — один на весь институт. Но он хотя бы был!). О компьютерной томографии и МРТ, понятное дело, вообще речи не шло. Соответственно диагноз ставился исходя из клинической картины, симптоматики заболевания. Приведу такой пример: злокачественную опухоль почки нередко выявляли тогда, когда пациент уже мог нащупать ее в животе.
Сейчас все кардинально изменилось. После реконструкции в урологическом отделении одно- и двухместные палаты с туалетом и душем. Комфортные современные операционные оснащены по последнему слову техники. Наш РНПЦ ничем не уступает лучшим мировым онкологическим центрам.
— Что касается именно онкологии, я надеюсь, мы не победим ее никогда, поскольку онкология — это наука, которая изучает злокачественные опухоли, методы их диагностики и лечения. А вот прогноз по поводу самой болезни действительно не слишком утешительный: уже более чем в 30 странах она вышла на первое место по причине смертности. Рак наступает: чем выше продолжительность жизни людей, тем выше риск заполучить злокачественное новообразование. К сожалению, предотвратить это наука пока что не в состоянии. Зато мы достигли серьезных успехов в лечении этой болезни, которая еще несколько десятков лет назад звучала как приговор даже для тех пациентов, у которых ее обнаруживали на ранних стадиях.
— Вы пришли работать в институт онкологии и медицинской радиологии в 1992 году, когда мы еще понятия не имели об эндоскопических операциях, а обнаружить крошечную опухоль на аппарате УЗИ в поликлинике представлялось чем-то из области фантастики.
— Вообще-то с институтом ОМР я познакомился еще во времена студенческого отряда: тогда в Боровлянах возводились новые корпуса, а мы, молодежь, принимали участие в благоустройстве территории. Помню свои первые впечатления: как же это далеко от Минска, в каком-то дремучем лесу! Грандиозное по масштабам учреждение, внушающее страх. Потом, когда пришел туда на работу младшим научным сотрудником, узнал, что урологическое отделение расположено рядом с детским (тогда еще не было Центра детской онкологии), а само подразделение, рассчитанное на 60 коек, имеет всего два туалета — мужской и женский. По утрам пациенты выстраивались в очереди. Операционные тогда были с огромными окнами, выходящими на южную сторону. Специфика этих боксов в том, что проветривать их во время выполнения операций нельзя: все должно быть стерильно. А теперь представьте: лето, жара, температура в помещении нередко доходила до 30—40 градусов. Плюс в смежном кабинете стерилизовались все инструменты — их кипятили, из-за пара видимость, как в сауне. Оперировать в таких условиях — настоящий подвиг. Знаете, как спасались хирурги? Становились босыми ногами на холодный бетонный пол — так было немного легче. Кроме того, сами операции тогда были совершенно другими: полосными, тяжелыми, ведь в основном к нам попадали пациенты с запущенными стадиями рака. В начале 1990-х обнаружить злокачественную опухоль на начальной стадии развития удавалось разве что в 20% случаев. Современные аппараты УЗИ только входили в обиход, но были баснословно дорогими (помню, как мы радовались, когда жодинский БелАЗ подарил нам такой аппарат! Представьте — один на весь институт. Но он хотя бы был!). О компьютерной томографии и МРТ, понятное дело, вообще речи не шло. Соответственно диагноз ставился исходя из клинической картины, симптоматики заболевания. Приведу такой пример: злокачественную опухоль почки нередко выявляли тогда, когда пациент уже мог нащупать ее в животе.
Сейчас все кардинально изменилось. После реконструкции в урологическом отделении одно- и двухместные палаты с туалетом и душем. Комфортные современные операционные оснащены по последнему слову техники. Наш РНПЦ ничем не уступает лучшим мировым онкологическим центрам.
— В 1999 году началась первая комплексная программа перевооружения всей медицинской отрасли.
— И коснулась она в первую очередь именно нашего института. Эта дата — точка отсчета в новейшей истории нынешнего РНПЦ. Первые компьютерные томографы, аппараты УЗИ, эндоскопическое оборудование, МРТ, комплекс для проведения мегавольтной лучевой терапии — в течение нескольких лет появилось все. А в 2001 году институт посетил Президент Беларуси Александр Григорьевич Лукашенко. После его визита получили новый импульс к развитию научные исследования (к слову, одна из самых дорогих отраслей медицины), были введены в строй корпуса патоморфологической и лабораторных служб, завершены реконструкция и капитальный ремонт операционно-реанимационного корпуса с полным переоснащением операционных залов и реанимационных палат. Постепенно мы перешли к эндоскопической и малоинвазивной хирургии, когда при операциях минимизирована область вмешательства в организм и степень травмирования тканей. Когда рак выявляется на поздней стадии, проводим сочетанные и комбинированные операции с резекцией всех пораженных органов и структур. Выполняются и симультанные операции — то есть на двух органах одновременно: к примеру, удаляется опухоль и проводится шунтирование сердца. Признаться, 25 лет назад я даже представить себе не мог, как далеко шагнет наука, ведь в те времена нередко даже больным с 3-й стадией отказывали в лечении.
Не могу не порадоваться и тому, как преобразилась за эти годы территория нашего центра. Стал обращать внимание: пациенты теперь часто делают селфи на фоне нашего парка с фонтанами и скамейками (каждая из которых, к слову, имеет свое имя), пересылают фотографии родственникам. Жизнь продолжается! А ведь раньше эти люди стремились как можно быстрее забыть о времени, проведенном в РНПЦ, его вид вгонял их в депрессию.
Вообще надо сказать, что Президент регулярно — примерно раз в 5 лет — посещает либо наш центр, либо Центр детской онкологии, чтобы узнать как о достижениях, так и о перспективах и проблемах развития отрасли. Например, осенью прошлого года он присутствовал на открытии пансионата для пациентов и их сопровождающих. А на одной из встреч с Президентом в 2011 году было принято решение о строительстве ПЭТ-центра (так называют позитронно-эмиссионную томографию или радионуклидный томографический метод исследования внутренних органов человека) и Республиканской молекулярно-генетической лаборатории. В 2015 году эти подразделения были введены в строй, на торжественном открытии присутствовал Александр Григорьевич. Именно тогда во время откровенной беседы мы сумели донести до Главы государства важность начала внедрения в стране программы скрининга рака предстательной железы. Президент сразу же принял решение о выделении необходимых средств, и в Национальной программе демографической безопасности на 2016—2020 гг. они уже были предусмотрены.
— И коснулась она в первую очередь именно нашего института. Эта дата — точка отсчета в новейшей истории нынешнего РНПЦ. Первые компьютерные томографы, аппараты УЗИ, эндоскопическое оборудование, МРТ, комплекс для проведения мегавольтной лучевой терапии — в течение нескольких лет появилось все. А в 2001 году институт посетил Президент Беларуси Александр Григорьевич Лукашенко. После его визита получили новый импульс к развитию научные исследования (к слову, одна из самых дорогих отраслей медицины), были введены в строй корпуса патоморфологической и лабораторных служб, завершены реконструкция и капитальный ремонт операционно-реанимационного корпуса с полным переоснащением операционных залов и реанимационных палат. Постепенно мы перешли к эндоскопической и малоинвазивной хирургии, когда при операциях минимизирована область вмешательства в организм и степень травмирования тканей. Когда рак выявляется на поздней стадии, проводим сочетанные и комбинированные операции с резекцией всех пораженных органов и структур. Выполняются и симультанные операции — то есть на двух органах одновременно: к примеру, удаляется опухоль и проводится шунтирование сердца. Признаться, 25 лет назад я даже представить себе не мог, как далеко шагнет наука, ведь в те времена нередко даже больным с 3-й стадией отказывали в лечении.
Не могу не порадоваться и тому, как преобразилась за эти годы территория нашего центра. Стал обращать внимание: пациенты теперь часто делают селфи на фоне нашего парка с фонтанами и скамейками (каждая из которых, к слову, имеет свое имя), пересылают фотографии родственникам. Жизнь продолжается! А ведь раньше эти люди стремились как можно быстрее забыть о времени, проведенном в РНПЦ, его вид вгонял их в депрессию.
Вообще надо сказать, что Президент регулярно — примерно раз в 5 лет — посещает либо наш центр, либо Центр детской онкологии, чтобы узнать как о достижениях, так и о перспективах и проблемах развития отрасли. Например, осенью прошлого года он присутствовал на открытии пансионата для пациентов и их сопровождающих. А на одной из встреч с Президентом в 2011 году было принято решение о строительстве ПЭТ-центра (так называют позитронно-эмиссионную томографию или радионуклидный томографический метод исследования внутренних органов человека) и Республиканской молекулярно-генетической лаборатории. В 2015 году эти подразделения были введены в строй, на торжественном открытии присутствовал Александр Григорьевич. Именно тогда во время откровенной беседы мы сумели донести до Главы государства важность начала внедрения в стране программы скрининга рака предстательной железы. Президент сразу же принял решение о выделении необходимых средств, и в Национальной программе демографической безопасности на 2016—2020 гг. они уже были предусмотрены.
— А ведь в середине 2000-х против скрининга массово выступали многие европейские страны. Дескать, дорого и неэффективно.
— Это вообще отдельная история. Да, мы тогда испытывали серьезнейшее давление мировой общественности, особенно жесткое влияние оказывали эксперты ВОЗ и Международного агентства по изучению рака. Основываясь на американских исследованиях, они утверждали, что скрининг рака предстательной железы несет больше вреда, чем пользы. Мы же, в свою очередь, провели свой пилотный проект и увидели величайшую эффективность этой программы. Но наши доводы не были услышаны. Дошло до того, что в 2015 году нам грозили международными санкциями, если мы продолжим работу в этом направлении. Вот тогда наши онкологи и обратились за помощью к Президенту. Александр Григорьевич внимательно выслушал и сказал, чтобы мы никаких санкций не боялись, ни на кого не обращали внимания и делали свою работу. Он согласился, что белорусские мужчины идут к врачу только в самом крайнем случае, когда речь идет уже о запущенных стадиях рака. Соответственно у нас в стране нужны другие подходы.
В программу скрининга рака предстательной железы включено уже 280 тысяч мужчин. Результат превзошел все ожидания. Выявляемость заболевания на ранних стадиях увеличилась в 10 раз. Впервые за всю историю наблюдений снижается смертность, хотя до этого она росла на 10% каждый год! Сравните: в 1992 году пятилетняя выживаемость при этом виде рака была 28%, а в 2017-м — уже 71%! Кроме того, есть еще такой показатель, как одногодичная летальность, то есть когда пациенты умирают в течение года после постановки диагноза. Так вот в 2000 году этот показатель был 23,4%, а в 2017-м — всего 5%. А в феврале 2019-го Европейская ассоциация урологов выступила перед Европейским парламентом с опровержением данных того самого американского исследования, с которого начался весь этот сыр-бор. Специалисты признали, что скрининговые мероприятия эффективны, их нужно проводить, и призвали все европейские государства немедленно начать разработку и внедрение таких программ на популяционном уровне. Благодаря тому, что при поддержке Президента мы пять лет назад отстояли свой путь, не были потеряны время и тысячи жизней наших мужчин (в то время как вред от отказа скрининга в мировых масштабах — сотни тысяч умерших). Сегодня у белорусских онкологов самый большой опыт по скринингу рака предстательной железы в Европе, и все страны обращаются к нам с предложением о сотрудничестве.
— Это вообще отдельная история. Да, мы тогда испытывали серьезнейшее давление мировой общественности, особенно жесткое влияние оказывали эксперты ВОЗ и Международного агентства по изучению рака. Основываясь на американских исследованиях, они утверждали, что скрининг рака предстательной железы несет больше вреда, чем пользы. Мы же, в свою очередь, провели свой пилотный проект и увидели величайшую эффективность этой программы. Но наши доводы не были услышаны. Дошло до того, что в 2015 году нам грозили международными санкциями, если мы продолжим работу в этом направлении. Вот тогда наши онкологи и обратились за помощью к Президенту. Александр Григорьевич внимательно выслушал и сказал, чтобы мы никаких санкций не боялись, ни на кого не обращали внимания и делали свою работу. Он согласился, что белорусские мужчины идут к врачу только в самом крайнем случае, когда речь идет уже о запущенных стадиях рака. Соответственно у нас в стране нужны другие подходы.
В программу скрининга рака предстательной железы включено уже 280 тысяч мужчин. Результат превзошел все ожидания. Выявляемость заболевания на ранних стадиях увеличилась в 10 раз. Впервые за всю историю наблюдений снижается смертность, хотя до этого она росла на 10% каждый год! Сравните: в 1992 году пятилетняя выживаемость при этом виде рака была 28%, а в 2017-м — уже 71%! Кроме того, есть еще такой показатель, как одногодичная летальность, то есть когда пациенты умирают в течение года после постановки диагноза. Так вот в 2000 году этот показатель был 23,4%, а в 2017-м — всего 5%. А в феврале 2019-го Европейская ассоциация урологов выступила перед Европейским парламентом с опровержением данных того самого американского исследования, с которого начался весь этот сыр-бор. Специалисты признали, что скрининговые мероприятия эффективны, их нужно проводить, и призвали все европейские государства немедленно начать разработку и внедрение таких программ на популяционном уровне. Благодаря тому, что при поддержке Президента мы пять лет назад отстояли свой путь, не были потеряны время и тысячи жизней наших мужчин (в то время как вред от отказа скрининга в мировых масштабах — сотни тысяч умерших). Сегодня у белорусских онкологов самый большой опыт по скринингу рака предстательной железы в Европе, и все страны обращаются к нам с предложением о сотрудничестве.
— В 1999 году началась первая комплексная программа перевооружения всей медицинской отрасли.
— И коснулась она в первую очередь именно нашего института. Эта дата — точка отсчета в новейшей истории нынешнего РНПЦ. Первые компьютерные томографы, аппараты УЗИ, эндоскопическое оборудование, МРТ, комплекс для проведения мегавольтной лучевой терапии — в течение нескольких лет появилось все. А в 2001 году институт посетил Президент Беларуси Александр Григорьевич Лукашенко. После его визита получили новый импульс к развитию научные исследования (к слову, одна из самых дорогих отраслей медицины), были введены в строй корпуса патоморфологической и лабораторных служб, завершены реконструкция и капитальный ремонт операционно-реанимационного корпуса с полным переоснащением операционных залов и реанимационных палат. Постепенно мы перешли к эндоскопической и малоинвазивной хирургии, когда при операциях минимизирована область вмешательства в организм и степень травмирования тканей. Когда рак выявляется на поздней стадии, проводим сочетанные и комбинированные операции с резекцией всех пораженных органов и структур. Выполняются и симультанные операции — то есть на двух органах одновременно: к примеру, удаляется опухоль и проводится шунтирование сердца. Признаться, 25 лет назад я даже представить себе не мог, как далеко шагнет наука, ведь в те времена нередко даже больным с 3-й стадией отказывали в лечении.
Не могу не порадоваться и тому, как преобразилась за эти годы территория нашего центра. Стал обращать внимание: пациенты теперь часто делают селфи на фоне нашего парка с фонтанами и скамейками (каждая из которых, к слову, имеет свое имя), пересылают фотографии родственникам. Жизнь продолжается! А ведь раньше эти люди стремились как можно быстрее забыть о времени, проведенном в РНПЦ, его вид вгонял их в депрессию.
— И коснулась она в первую очередь именно нашего института. Эта дата — точка отсчета в новейшей истории нынешнего РНПЦ. Первые компьютерные томографы, аппараты УЗИ, эндоскопическое оборудование, МРТ, комплекс для проведения мегавольтной лучевой терапии — в течение нескольких лет появилось все. А в 2001 году институт посетил Президент Беларуси Александр Григорьевич Лукашенко. После его визита получили новый импульс к развитию научные исследования (к слову, одна из самых дорогих отраслей медицины), были введены в строй корпуса патоморфологической и лабораторных служб, завершены реконструкция и капитальный ремонт операционно-реанимационного корпуса с полным переоснащением операционных залов и реанимационных палат. Постепенно мы перешли к эндоскопической и малоинвазивной хирургии, когда при операциях минимизирована область вмешательства в организм и степень травмирования тканей. Когда рак выявляется на поздней стадии, проводим сочетанные и комбинированные операции с резекцией всех пораженных органов и структур. Выполняются и симультанные операции — то есть на двух органах одновременно: к примеру, удаляется опухоль и проводится шунтирование сердца. Признаться, 25 лет назад я даже представить себе не мог, как далеко шагнет наука, ведь в те времена нередко даже больным с 3-й стадией отказывали в лечении.
Не могу не порадоваться и тому, как преобразилась за эти годы территория нашего центра. Стал обращать внимание: пациенты теперь часто делают селфи на фоне нашего парка с фонтанами и скамейками (каждая из которых, к слову, имеет свое имя), пересылают фотографии родственникам. Жизнь продолжается! А ведь раньше эти люди стремились как можно быстрее забыть о времени, проведенном в РНПЦ, его вид вгонял их в депрессию.
Вообще надо сказать, что Президент регулярно — примерно раз в 5 лет — посещает либо наш центр, либо Центр детской онкологии, чтобы узнать как о достижениях, так и о перспективах и проблемах развития отрасли.
Например, осенью прошлого года он присутствовал на открытии пансионата для пациентов и их сопровождающих. А на одной из встреч с Президентом в 2011 году было принято решение о строительстве ПЭТ-центра (так называют позитронно-эмиссионную томографию или радионуклидный томографический метод исследования внутренних органов человека) и Республиканской молекулярно-генетической лаборатории. В 2015 году эти подразделения были введены в строй, на торжественном открытии присутствовал Александр Григорьевич. Именно тогда во время откровенной беседы мы сумели донести до Главы государства важность начала внедрения в стране программы скрининга рака предстательной железы. Президент сразу же принял решение о выделении необходимых средств, и в Национальной программе демографической безопасности на 2016—2020 гг. они уже были предусмотрены.
— А ведь в середине 2000-х против скрининга массово выступали многие европейские страны. Дескать, дорого и неэффективно.
— Это вообще отдельная история. Да, мы тогда испытывали серьезнейшее давление мировой общественности, особенно жесткое влияние оказывали эксперты ВОЗ и Международного агентства по изучению рака. Основываясь на американских исследованиях, они утверждали, что скрининг рака предстательной железы несет больше вреда, чем пользы. Мы же, в свою очередь, провели свой пилотный проект и увидели величайшую эффективность этой программы. Но наши доводы не были услышаны. Дошло до того, что в 2015 году нам грозили международными санкциями, если мы продолжим работу в этом направлении. Вот тогда наши онкологи и обратились за помощью к Президенту. Александр Григорьевич внимательно выслушал и сказал, чтобы мы никаких санкций не боялись, ни на кого не обращали внимания и делали свою работу. Он согласился, что белорусские мужчины идут к врачу только в самом крайнем случае, когда речь идет уже о запущенных стадиях рака. Соответственно у нас в стране нужны другие подходы.
В программу скрининга рака предстательной железы включено уже 280 тысяч мужчин. Результат превзошел все ожидания. Выявляемость заболевания на ранних стадиях увеличилась в 10 раз. Впервые за всю историю наблюдений снижается смертность, хотя до этого она росла на 10% каждый год! Сравните: в 1992 году пятилетняя выживаемость при этом виде рака была 28%, а в 2017-м — уже 71%! Кроме того, есть еще такой показатель, как одногодичная летальность, то есть когда пациенты умирают в течение года после постановки диагноза. Так вот в 2000 году этот показатель был 23,4%, а в 2017-м — всего 5%. А в феврале 2019-го Европейская ассоциация урологов выступила перед Европейским парламентом с опровержением данных того самого американского исследования, с которого начался весь этот сыр-бор. Специалисты признали, что скрининговые мероприятия эффективны, их нужно проводить, и призвали все европейские государства немедленно начать разработку и внедрение таких программ на популяционном уровне. Благодаря тому, что при поддержке Президента мы пять лет назад отстояли свой путь, не были потеряны время и тысячи жизней наших мужчин (в то время как вред от отказа скрининга в мировых масштабах — сотни тысяч умерших). Сегодня у белорусских онкологов самый большой опыт по скринингу рака предстательной железы в Европе, и все страны обращаются к нам с предложением о сотрудничестве.
— А ведь в середине 2000-х против скрининга массово выступали многие европейские страны. Дескать, дорого и неэффективно.
— Это вообще отдельная история. Да, мы тогда испытывали серьезнейшее давление мировой общественности, особенно жесткое влияние оказывали эксперты ВОЗ и Международного агентства по изучению рака. Основываясь на американских исследованиях, они утверждали, что скрининг рака предстательной железы несет больше вреда, чем пользы. Мы же, в свою очередь, провели свой пилотный проект и увидели величайшую эффективность этой программы. Но наши доводы не были услышаны. Дошло до того, что в 2015 году нам грозили международными санкциями, если мы продолжим работу в этом направлении. Вот тогда наши онкологи и обратились за помощью к Президенту. Александр Григорьевич внимательно выслушал и сказал, чтобы мы никаких санкций не боялись, ни на кого не обращали внимания и делали свою работу. Он согласился, что белорусские мужчины идут к врачу только в самом крайнем случае, когда речь идет уже о запущенных стадиях рака. Соответственно у нас в стране нужны другие подходы.
В программу скрининга рака предстательной железы включено уже 280 тысяч мужчин. Результат превзошел все ожидания. Выявляемость заболевания на ранних стадиях увеличилась в 10 раз. Впервые за всю историю наблюдений снижается смертность, хотя до этого она росла на 10% каждый год! Сравните: в 1992 году пятилетняя выживаемость при этом виде рака была 28%, а в 2017-м — уже 71%! Кроме того, есть еще такой показатель, как одногодичная летальность, то есть когда пациенты умирают в течение года после постановки диагноза. Так вот в 2000 году этот показатель был 23,4%, а в 2017-м — всего 5%. А в феврале 2019-го Европейская ассоциация урологов выступила перед Европейским парламентом с опровержением данных того самого американского исследования, с которого начался весь этот сыр-бор. Специалисты признали, что скрининговые мероприятия эффективны, их нужно проводить, и призвали все европейские государства немедленно начать разработку и внедрение таких программ на популяционном уровне. Благодаря тому, что при поддержке Президента мы пять лет назад отстояли свой путь, не были потеряны время и тысячи жизней наших мужчин (в то время как вред от отказа скрининга в мировых масштабах — сотни тысяч умерших). Сегодня у белорусских онкологов самый большой опыт по скринингу рака предстательной железы в Европе, и все страны обращаются к нам с предложением о сотрудничестве.
— Врачи, как известно, народ особый. Спасаете чужие жизни, а сами — словно тот сапожник без сапог. Скажите честно, онкологи ведут ЗОЖ?
— Во всяком случае, стараются. Но вредные привычки есть и у нас. Многие мои коллеги курят и оправдывают себя тем, что «нужно же хоть как-то отвлекаться, снижать стресс». Правда, был у нас в урологическом отделении случай, еще в 1990-х, когда все сотрудники одновременно бросили эту «забаву». Прозвучало предложение одного из врачей: а давайте попробуем. Вот мы и попробовали. Просто так, в качестве эксперимента. Но в итоге держимся уже много лет. Совершенно точно могу сказать, что по мере сил ведем подвижный образ жизни, употребляем в пищу как можно больше овощей и фруктов. Тем не менее врачи как никто другой понимают, что стопроцентной гарантии защиты от рака не существует. Возможно, в перспективе будут изобретены какие-то вакцины от этой болезни по аналогии с вакциной против вируса папилломы человека, большие надежды мы связываем с иммунотерапией. Сейчас наука позволяет продлевать жизнь таким пациентам на многие десятки лет, однако полное излечение от рака в 4-й стадии кажется фантазией. Но прагматичные до мозга костей ученые тоже умеют мечтать.
Людмила КОНОПЕЛЬКО
— Во всяком случае, стараются. Но вредные привычки есть и у нас. Многие мои коллеги курят и оправдывают себя тем, что «нужно же хоть как-то отвлекаться, снижать стресс». Правда, был у нас в урологическом отделении случай, еще в 1990-х, когда все сотрудники одновременно бросили эту «забаву». Прозвучало предложение одного из врачей: а давайте попробуем. Вот мы и попробовали. Просто так, в качестве эксперимента. Но в итоге держимся уже много лет. Совершенно точно могу сказать, что по мере сил ведем подвижный образ жизни, употребляем в пищу как можно больше овощей и фруктов. Тем не менее врачи как никто другой понимают, что стопроцентной гарантии защиты от рака не существует. Возможно, в перспективе будут изобретены какие-то вакцины от этой болезни по аналогии с вакциной против вируса папилломы человека, большие надежды мы связываем с иммунотерапией. Сейчас наука позволяет продлевать жизнь таким пациентам на многие десятки лет, однако полное излечение от рака в 4-й стадии кажется фантазией. Но прагматичные до мозга костей ученые тоже умеют мечтать.
Людмила КОНОПЕЛЬКО
Валентина Кривонос приехала лечиться РНПЦ онкологии и медицинской радиологии из Украины
Как у нас проходит финансирование научных программ в сфере онкологии? В США и Западной Европе существует система грантов. Нужна ли она нам?
Валерий, Барановичи
— Самое главное отличие подходов в том, что у нас наука финансируется в основном государством в рамках научно-технических программ. Возьмем, к примеру, одну из таких под условным названием «Онкология». В ней одновременно выполняется порядка 40 научных проектов. Но для того чтобы получить финансирование под каждый из них, группа ученых должна его разработать, пройти целый ряд экспертиз и лицензирование. Сразу уточню: недостатка в финансировании научных проектов мы не ощущаем. Но появилась другая настораживающая тенденция: ученые боятся заявлять о своих разработках, не хотят рисковать. Дело в том, что, если мы разработали новый метод лечения, а он по эффективности оказался таким же, как и старый, считается, цель не достигнута, средства потрачены впустую и надо их вернуть. Мне кажется, это не совсем грамотный подход. Отрицательный результат в науке — тоже результат. Кроме того, ученый должен иметь право на ошибку. И некоторые рискованные проекты нужно выполнять, иначе мы никогда не получим каких-то прорывных технологий.
Как часто среднестатистическому здоровому (по его мнению) человеку нужно обследоваться на выявление онкологических заболеваний?
Анна Верник, Минск
— Универсального рецепта не существует, ведь есть так называемые группы риска. Всех здоровых людей (или считающих себя таковыми) можно разделить по возрасту, полу, вредным привычкам, образу жизни, профессии и т. д. Рекомендации для каждой из этих групп будут разными в зависимости от уже имеющегося у пациентов анамнеза. Тем не менее по некоторым направлениям есть и общие.
Например, любому человеку раз в год необходимо выполнить ультразвуковое исследование органов брюшной полости. Это абсолютное правило касается не только онкологических заболеваний, но и ряда других. Также необходимо раз в год сделать общий анализ крови, мочи, биохимический анализ крови. Женщинам с такой же периодичностью нужно посещать гинеколога и сдавать анализ на цитологию (для предотвращения рисков дисплазии и рака шейки матки). Сегодня в Беларуси активно внедряется скрининг рака толстой кишки, предусматривающий колоноскопию с удалением полипов. Если выполнять это исследование после 50 лет с регулярностью раз в 10 лет, можно предотвратить до 80% случаев развития колоректального рака.
Валерий, Барановичи
— Самое главное отличие подходов в том, что у нас наука финансируется в основном государством в рамках научно-технических программ. Возьмем, к примеру, одну из таких под условным названием «Онкология». В ней одновременно выполняется порядка 40 научных проектов. Но для того чтобы получить финансирование под каждый из них, группа ученых должна его разработать, пройти целый ряд экспертиз и лицензирование. Сразу уточню: недостатка в финансировании научных проектов мы не ощущаем. Но появилась другая настораживающая тенденция: ученые боятся заявлять о своих разработках, не хотят рисковать. Дело в том, что, если мы разработали новый метод лечения, а он по эффективности оказался таким же, как и старый, считается, цель не достигнута, средства потрачены впустую и надо их вернуть. Мне кажется, это не совсем грамотный подход. Отрицательный результат в науке — тоже результат. Кроме того, ученый должен иметь право на ошибку. И некоторые рискованные проекты нужно выполнять, иначе мы никогда не получим каких-то прорывных технологий.
Как часто среднестатистическому здоровому (по его мнению) человеку нужно обследоваться на выявление онкологических заболеваний?
Анна Верник, Минск
— Универсального рецепта не существует, ведь есть так называемые группы риска. Всех здоровых людей (или считающих себя таковыми) можно разделить по возрасту, полу, вредным привычкам, образу жизни, профессии и т. д. Рекомендации для каждой из этих групп будут разными в зависимости от уже имеющегося у пациентов анамнеза. Тем не менее по некоторым направлениям есть и общие.
Например, любому человеку раз в год необходимо выполнить ультразвуковое исследование органов брюшной полости. Это абсолютное правило касается не только онкологических заболеваний, но и ряда других. Также необходимо раз в год сделать общий анализ крови, мочи, биохимический анализ крови. Женщинам с такой же периодичностью нужно посещать гинеколога и сдавать анализ на цитологию (для предотвращения рисков дисплазии и рака шейки матки). Сегодня в Беларуси активно внедряется скрининг рака толстой кишки, предусматривающий колоноскопию с удалением полипов. Если выполнять это исследование после 50 лет с регулярностью раз в 10 лет, можно предотвратить до 80% случаев развития колоректального рака.
Поймать и обезвредить
Профессор Юрий Островский объявляет о первой трансплантации сердца. 2009 год
Приходилось слышать такое мнение: сдавать анализы на онкомаркеры не имеет никакого смысла, потому что, если в организме есть хоть какой-нибудь воспалительный процесс (скажем, пульпит или фурункул), результат будет положительным, а никакой злокачественной опухоли на самом деле нет.
Dyogen.75
— Это мнение недалеко от истины. Сегодня существует более 200 онкомаркеров, каждый из них важен, мы, врачи, в обязательном порядке с ними работаем. Но задача у них иная: они не используются для ранней диагностики и скрининга рака (за исключением одного маркера — простат-специфического антигена, или ПСА), зато с их помощью мы определяем прогноз заболевания и запущенность опухолевого процесса, эффективность лечения, можем вовремя выявить рецидив и т. д. При этом большинство онкомаркеров неспецифичны, то есть они действительно могут «реагировать» в нескольких ситуациях, не только при опухолях, но и, к примеру, при заболеваниях печени, а тот же ПСА — даже при воспалении предстательной железы или при доброкачественной гиперплазии. Если сходу сдать анализы на все 200 штук, обязательно можно найти какой-то один, который будет повышен, но это далеко не всегда означает, что у пациента — рак. Поэтому, кроме ПСА, все остальные онкомаркеры лучше определять только по назначению врача.
Стресс действительно провоцирует рост злокачественных опухолей в организме?
Елена Станчук, Гродненская область
— Да, подтверждение тому — многочисленные исследования ученых. Дело в том, что в нормальном состоянии наша иммунная система способна убивать опухолевые клетки, которые с разной периодичностью появляются у каждого из нас. Если этих клеток появляется больше (например, человек стал жертвой радиоактивного облучения или воздействия какого-нибудь канцерогена), иммунная система может не справиться с таким их количеством.
Либо другой вариант — снижение иммунитета. Часто это происходит именно из-за стресса, причем не только отрицательного, под знаком минус, но и положительного, когда человек испытывает приятные переживания. Успешная сдача экзаменов, знакомство с молодым человеком, свадьба, смерть близкого родственника, рождение ребенка — все это стрессовые ситуации. И если в один небольшой промежуток времени они нахлынули, иммунная система может дать серьезный сбой.
Dyogen.75
— Это мнение недалеко от истины. Сегодня существует более 200 онкомаркеров, каждый из них важен, мы, врачи, в обязательном порядке с ними работаем. Но задача у них иная: они не используются для ранней диагностики и скрининга рака (за исключением одного маркера — простат-специфического антигена, или ПСА), зато с их помощью мы определяем прогноз заболевания и запущенность опухолевого процесса, эффективность лечения, можем вовремя выявить рецидив и т. д. При этом большинство онкомаркеров неспецифичны, то есть они действительно могут «реагировать» в нескольких ситуациях, не только при опухолях, но и, к примеру, при заболеваниях печени, а тот же ПСА — даже при воспалении предстательной железы или при доброкачественной гиперплазии. Если сходу сдать анализы на все 200 штук, обязательно можно найти какой-то один, который будет повышен, но это далеко не всегда означает, что у пациента — рак. Поэтому, кроме ПСА, все остальные онкомаркеры лучше определять только по назначению врача.
Стресс действительно провоцирует рост злокачественных опухолей в организме?
Елена Станчук, Гродненская область
— Да, подтверждение тому — многочисленные исследования ученых. Дело в том, что в нормальном состоянии наша иммунная система способна убивать опухолевые клетки, которые с разной периодичностью появляются у каждого из нас. Если этих клеток появляется больше (например, человек стал жертвой радиоактивного облучения или воздействия какого-нибудь канцерогена), иммунная система может не справиться с таким их количеством.
Либо другой вариант — снижение иммунитета. Часто это происходит именно из-за стресса, причем не только отрицательного, под знаком минус, но и положительного, когда человек испытывает приятные переживания. Успешная сдача экзаменов, знакомство с молодым человеком, свадьба, смерть близкого родственника, рождение ребенка — все это стрессовые ситуации. И если в один небольшой промежуток времени они нахлынули, иммунная система может дать серьезный сбой.
Анализ на прост-специфический антиген
Если сдать анализы на все 200 онкомаркеров, обязательно можно найти какой-то один, который будет повышен, но это далеко не всегда означает, что у пациента — рак.
ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ
Днем рождения Бел НИИ онкологии и медицинской радиологии считается 3 сентября 1960 г., когда был подписан первый приказ по институту его первым директором. Николай Николаевич Александров возглавлял его в течение 21 года.
В мае 2004 г. на базе НИИ был проведен III съезд онкологов и радиологов стран СНГ, подтвердивший востребованность достижений белорусских ученых-онкологов за рубежом.
Указом Президента Республики Беларусь А.Г. Лукашенко от 6 июля 2005 г. онкология включена в структуру приоритетных направлений научно-технической деятельности в Республике Беларусь на 2006—2010 гг.
В декабре 2007 г. институт был переименован в Республиканский научно-практический центр онкологии и медицинской радиологии (РНПЦ ОМР) им. Н.Н. Александрова.
IX съезд онкологов СНГ и Евразии был проведен в Минске в 2016 г. Беларусь стала удобной площадкой для международных форумов, в стране проводится до 40 онкологических конференций в год, из которых 20 — с международным участием.
Днем рождения Бел НИИ онкологии и медицинской радиологии считается 3 сентября 1960 г., когда был подписан первый приказ по институту его первым директором. Николай Николаевич Александров возглавлял его в течение 21 года.
В мае 2004 г. на базе НИИ был проведен III съезд онкологов и радиологов стран СНГ, подтвердивший востребованность достижений белорусских ученых-онкологов за рубежом.
Указом Президента Республики Беларусь А.Г. Лукашенко от 6 июля 2005 г. онкология включена в структуру приоритетных направлений научно-технической деятельности в Республике Беларусь на 2006—2010 гг.
В декабре 2007 г. институт был переименован в Республиканский научно-практический центр онкологии и медицинской радиологии (РНПЦ ОМР) им. Н.Н. Александрова.
IX съезд онкологов СНГ и Евразии был проведен в Минске в 2016 г. Беларусь стала удобной площадкой для международных форумов, в стране проводится до 40 онкологических конференций в год, из которых 20 — с международным участием.
После публикации в проекте «Мая краіна.by» этого материала на почту автора сразу же посыпались дополнительные вопросы, адресованные специалисту. Наиболее актуальные мы переслали Сергею Анатольевичу и публикуем ответы на них.
Охотно верю, что за последние десятилетия в лечении рака произошел прорыв. Тем не менее ежегодно у нас в стране от этой болезни погибает порядка 15 тысяч человек. Для вас, врачей, — «привычный конвейер смерти». Для родственников этих людей — трагедия. Как вы находите для них нужные слова? И есть ли в Беларуси какие-нибудь службы при онкоцентрах, работники которых помогают близким усопшего принять потерю?
Михаил Андреевич, Гомель
— Мы действительно нуждаемся в создании нового курса — коммуникации онкологов с пациентом, его родными и близкими. Поймите, наших врачей никто не учил общаться с умирающими людьми, поэтому зачастую они не знают, как себя вести, что именно говорить, как успокаивать. Есть еще проблема принятия родственниками пациента его безнадежного состояния. Часто родные боятся разговаривать с умирающим. Не могут заставить себя провести рядом с ним последние часы, минуты, потому что это действительно очень тяжело. Но я считаю, что нет ужаснее ситуации, чем та, когда взрослые люди после смерти родителей начинают жалеть о чем-то, например что не попросили прощения за свои проступки, не рассказали важных вещей. Поэтому мы стараемся налаживать такой контакт. И многие спустя какое-то время приходят к нам в центр, чтобы сказать слова благодарности за то, что мы помогли им пообщаться с близким человеком в его последние дни.
Часто приходится слышать мнение, что внезапная смерть предпочтительнее. Но я так не считаю. Это страшно, когда человек уходит внезапно, не завершив свои дела, не сказав родным и любимым самого главного. Может, все же лучше, когда есть время проститься и простить, решить вопросы с наследством и подготовиться к переходу в иной мир.
И не могу согласиться, что для врачей это «привычный конвейер смерти». Онкологические пациенты проходят длительный курс лечения и за это время для медицинского персонала становятся довольно близкими людьми. Поэтому смерть пациента тяжело переживают и врачи, и медицинские сестры.
Диагноз рак — тяжелейший стресс для любого человека, и каждому онкологическому пациенту нужен психолог. Специальные подразделения онкопсихологии сегодня появились во всех онкологических учреждениях страны. Но я считаю, что онкопсихологов и психотерапевтов должно быть намного больше, потому что в их помощи нуждаются не только пациенты, но и их родственники, а также врачи и медицинские сестры, у которых наблюдается высокая степень эмоционального выгорания.
Михаил Андреевич, Гомель
— Мы действительно нуждаемся в создании нового курса — коммуникации онкологов с пациентом, его родными и близкими. Поймите, наших врачей никто не учил общаться с умирающими людьми, поэтому зачастую они не знают, как себя вести, что именно говорить, как успокаивать. Есть еще проблема принятия родственниками пациента его безнадежного состояния. Часто родные боятся разговаривать с умирающим. Не могут заставить себя провести рядом с ним последние часы, минуты, потому что это действительно очень тяжело. Но я считаю, что нет ужаснее ситуации, чем та, когда взрослые люди после смерти родителей начинают жалеть о чем-то, например что не попросили прощения за свои проступки, не рассказали важных вещей. Поэтому мы стараемся налаживать такой контакт. И многие спустя какое-то время приходят к нам в центр, чтобы сказать слова благодарности за то, что мы помогли им пообщаться с близким человеком в его последние дни.
Часто приходится слышать мнение, что внезапная смерть предпочтительнее. Но я так не считаю. Это страшно, когда человек уходит внезапно, не завершив свои дела, не сказав родным и любимым самого главного. Может, все же лучше, когда есть время проститься и простить, решить вопросы с наследством и подготовиться к переходу в иной мир.
И не могу согласиться, что для врачей это «привычный конвейер смерти». Онкологические пациенты проходят длительный курс лечения и за это время для медицинского персонала становятся довольно близкими людьми. Поэтому смерть пациента тяжело переживают и врачи, и медицинские сестры.
Диагноз рак — тяжелейший стресс для любого человека, и каждому онкологическому пациенту нужен психолог. Специальные подразделения онкопсихологии сегодня появились во всех онкологических учреждениях страны. Но я считаю, что онкопсихологов и психотерапевтов должно быть намного больше, потому что в их помощи нуждаются не только пациенты, но и их родственники, а также врачи и медицинские сестры, у которых наблюдается высокая степень эмоционального выгорания.
Доводилось ли вам за время вашей работы сталкиваться с необъяснимыми с точки зрения науки фактами исцеления людей от рака?
Вадим С., Жлобин
— Был свидетелем того, как выздоравливают пациенты с 4-й стадией онкологического заболевания. Однако надо понимать, что 4-я стадия бывает разной. Когда опухоль распространяется по всему организму, ждать победы над болезнью бесполезно. А случается, что рак имеет единичные метастазы, допустим в лимфоузлах, которые можно удалить. Это тоже 4-я стадия, но совсем другая история.
Бывает и так: пациенты, у которых диагностированы маленькие злокачественные опухоли в 1-й стадии, сгорают за несколько месяцев из-за бурного развития болезни. Раньше мы не могли объяснить, с чем это связано. И действительно думали, что происходят какие-то чудеса — то под знаком плюс, то под знаком минус. Сейчас благодаря развитию молекулярной генетики многое стало понятным: поведение злокачественных новообразований, их агрессия во многом зависят от тех мутаций, которые имеются в опухолевых клетках. И зачастую более агрессивная опухоль даже в 1-й стадии может очень быстро привести к смерти.
Сегодня фактически каждому пациенту подбирается индивидуальная схема лечения, в том числе с использованием молекулярно-генетических исследований, определения мутаций в опухоли. В результате мы можем прогнозировать чувствительность к тем или иным видам химиотерапии, к конкретным лекарствам. А назначение новых таргетных (это одно из направлений медикаментозного лечения рака) и иммунных препаратов вообще без молекулярно-генетических исследований невозможно.
Добавлю, что в результате наших последних исследований мы выявили определенные мутации, которые благоприятно ведут себя при раке мочевого пузыря. Это означает, что болезнь будет протекать не агрессивно, ее можно лечить, не удаляя весь орган, а только опухоли. То есть наличие мутации не всегда плохо.
Как вы относитесь к народной медицине при лечении онкологических заболеваний?
Кирилл Львович, Минск
— В целом к народной медицине я отношусь очень уважительно. Онкологи, к слову, часто используют ее в своей работе. Возьмем, к примеру, фитотерапию — мочегонные травы помогают выводить токсины и соли из организма пациента. Противовоспалительные сборы тоже полезны, особенно когда человек уже просто «нафарширован» антибиотиками, но лечение все равно нужно продолжать. Есть даже противоопухолевые лекарственные средства растительного происхождения, но сейчас они повсеместно заменяются синтетическими. То есть изначально противоопухолевый агент находится в растительном мире (в тех же грибах, цветках растений или тисовом дереве), но дозировать такие лекарства очень сложно. Поэтому ученые стараются найти формулу и синтезировать эти вещества в химические. Действие то же, зато можно без угрозы для жизни определить оптимальную дозировку препарата.
Народная медицина тесно связана с традиционной, но полностью заменять ею классическое лечение рака ни в коем случае нельзя. К сожалению, таких примеров хватает: пациенты отказываются от операции, лечатся травками, кто-то им что-то наобещает, а время идет, болезнь прогрессирует. Или другой вариант: к нам в реанимацию попадают люди, которые напились каких-то токсических веществ, которые им поставляли, уверяя, что они помогут, условно говоря, «убить метастазы».
Поэтому еще раз хочу обратиться ко всем читателям: рак должны лечить врачи-онкологи. Если они посчитают целесообразным, обязательно посоветуют вам народные средства, но только в сочетании с классической терапией.
Людмила КОНОПЕЛЬКО
Вадим С., Жлобин
— Был свидетелем того, как выздоравливают пациенты с 4-й стадией онкологического заболевания. Однако надо понимать, что 4-я стадия бывает разной. Когда опухоль распространяется по всему организму, ждать победы над болезнью бесполезно. А случается, что рак имеет единичные метастазы, допустим в лимфоузлах, которые можно удалить. Это тоже 4-я стадия, но совсем другая история.
Бывает и так: пациенты, у которых диагностированы маленькие злокачественные опухоли в 1-й стадии, сгорают за несколько месяцев из-за бурного развития болезни. Раньше мы не могли объяснить, с чем это связано. И действительно думали, что происходят какие-то чудеса — то под знаком плюс, то под знаком минус. Сейчас благодаря развитию молекулярной генетики многое стало понятным: поведение злокачественных новообразований, их агрессия во многом зависят от тех мутаций, которые имеются в опухолевых клетках. И зачастую более агрессивная опухоль даже в 1-й стадии может очень быстро привести к смерти.
Сегодня фактически каждому пациенту подбирается индивидуальная схема лечения, в том числе с использованием молекулярно-генетических исследований, определения мутаций в опухоли. В результате мы можем прогнозировать чувствительность к тем или иным видам химиотерапии, к конкретным лекарствам. А назначение новых таргетных (это одно из направлений медикаментозного лечения рака) и иммунных препаратов вообще без молекулярно-генетических исследований невозможно.
Добавлю, что в результате наших последних исследований мы выявили определенные мутации, которые благоприятно ведут себя при раке мочевого пузыря. Это означает, что болезнь будет протекать не агрессивно, ее можно лечить, не удаляя весь орган, а только опухоли. То есть наличие мутации не всегда плохо.
Как вы относитесь к народной медицине при лечении онкологических заболеваний?
Кирилл Львович, Минск
— В целом к народной медицине я отношусь очень уважительно. Онкологи, к слову, часто используют ее в своей работе. Возьмем, к примеру, фитотерапию — мочегонные травы помогают выводить токсины и соли из организма пациента. Противовоспалительные сборы тоже полезны, особенно когда человек уже просто «нафарширован» антибиотиками, но лечение все равно нужно продолжать. Есть даже противоопухолевые лекарственные средства растительного происхождения, но сейчас они повсеместно заменяются синтетическими. То есть изначально противоопухолевый агент находится в растительном мире (в тех же грибах, цветках растений или тисовом дереве), но дозировать такие лекарства очень сложно. Поэтому ученые стараются найти формулу и синтезировать эти вещества в химические. Действие то же, зато можно без угрозы для жизни определить оптимальную дозировку препарата.
Народная медицина тесно связана с традиционной, но полностью заменять ею классическое лечение рака ни в коем случае нельзя. К сожалению, таких примеров хватает: пациенты отказываются от операции, лечатся травками, кто-то им что-то наобещает, а время идет, болезнь прогрессирует. Или другой вариант: к нам в реанимацию попадают люди, которые напились каких-то токсических веществ, которые им поставляли, уверяя, что они помогут, условно говоря, «убить метастазы».
Поэтому еще раз хочу обратиться ко всем читателям: рак должны лечить врачи-онкологи. Если они посчитают целесообразным, обязательно посоветуют вам народные средства, но только в сочетании с классической терапией.
Людмила КОНОПЕЛЬКО
Понравился наш проект?
Расскажите о нем друзьям!